Марк Твен - Принц и нищий [Издание 1941 г.]
— Боже милосердный, дай мне силу перенести это тяжкое разочарование!
Гью отстранил его рукой.
Майлс от удивления в первую минуту не мог произнести ни слова; затем воскликнул:
— Какое разочарование? Разве я не брат твой?
Гью печально покачал головой и сказал:
— Молю небо, чтобы это было так, и чтобы другие глаза нашли сходство, которого не нахожу я. Увы! боюсь, что письмо говорило жестокую правду.
— Какое письмо?
— Полученное из заморских краев лет семь или шесть тому назад. В нем было сказано, что брат мой погиб в сражении.
— Это ложь. Позови отца, — он узнает меня.
— Нельзя позвать того, кто умер.
— Умер? — Голос Майлса зазвучал глухо, и губы его задрожали. — Мой отец умер! О, горькая весть! Радость моя отравлена. Пожалуйста, проводи меня к моему брату Артуру, — он узнает меня, — узнает и утешит.
— Он тоже умер.
— Боже, будь милостив ко мне, несчастному! Умерли, оба умерли! Достойные умерли, а я, недостойный, остался жить! Ах, пощади меня, не говори, что и лэди Юдифь…
— Умерла? Нет, она жива.
— Ну, слава богу! Теперь я снова счастлив! Поспеши же, брат, позови ее сюда ко мне! И если она скажет, что я не я… Но она этого не скажет; нет, нет, она узнает меня. Я глупец, что сомневаюсь в этом. Позови ее, позови и старых слуг; они тоже узнают меня.
— Все они умерли, кроме пятерых: Питера, Гэлси, Дэвида, Бернарда и Маргариты.
С этими словами Гью вышел из комнаты. Майлс подумал немного, потом начал ходить из угла в угол, бормоча про себя:
— Странное дело: пятеро мерзавцев живы, а двадцать два честных человека умерли!
Он все ходил взад и вперед и бормотал про себя: он совершенно забыл о короле. Наконец его величеству угодно было с неподдельным участием произнести слова, которые можно было, впрочем, принять за насмешку:
— Не огорчайся своей неудачей, бедный человек: есть другие в этом мире, чья личность и чьи права остаются не признанными. У тебя есть товарищ по несчастью.
— Ах, государь, — воскликнул Гендон, слегка покраснев, — не осуждай меня хоть ты! Подожди — и ты увидишь. Я не обманщик, — она сама это скажет; ты услышишь это из прелестнейших уст. Я обманщик? Да ведь я знаю этот старый зал, эти портреты моих предков, как дитя знает свою детскую. Здесь я родился и вырос, государь, я говорю правду; я не стал бы обманывать тебя; и, если никто другой мне не поверит, умоляю тебя, ты не сомневайся во мне: я этого не мог бы перенести.
— Я не сомневаюсь в тебе, — сказал король с детской простотой и доверчивостью.
— Благодарю тебя от всей души! — с жаром воскликнул Гендон. Он был искренно растроган. А король прибавил так же просто:
— Ведь ты же не сомневаешься во мне?
Гендону стало стыдно, и он обрадовался, когда, отворив дверь, вошел Гью и избавил его от необходимости ответить.
Вслед за Гью вошла красивая дама, богато одетая, а за нею несколько слуг в ливреях. Дама шла медленно, опустив голову и гладя в пол. Лицо ее было невыразимо грустно. Майлс Гендон бросился к ней, восклицая:
— О, моя Юдифь, дорогая моя!..
Но Гью спокойно отстранил его и сказал даме:
— Посмотрите на него, — вы узнаёте?
При звуке голоса Майлса красавица слегка вздрогнула, и щеки ее порозовели; теперь она дрожала всем телом. Долго стояла она неподвижно и тихо, потом медленно подняла голову и посмотрела прямо в глаза Гендону испуганным, словно окаменевшим взглядом; капля за каплей вся кровь отлила от ее лица, и оно покрылось смертельной бледностью. Голосом, таким же мертвенным, как ее лицо, она сказала.
— Я не знаю его.
Затем она повернулась, подавив стон, и нетвердой поступью вышла из комнаты.
Майлс Гендон упал в кресло и закрыл лицо руками. Помолчав, брат его сказал слугам:
— Вот этот человек. Он вам известен?
Они покачали головами. Тогда их господин сказал:
— Слуги не узнают вас, сэр. Боюсь, что это какое-то недоразумение. Вы видели, моя жена тоже не узнала вас.
— Твоя жена. — В один миг Гью оказался прижатым к стене, и железная рука схватила его за горло. — Ах, ты, раб с лисьим сердцем! Теперь я все понимаю! Ты сам написал это лживое письмо, чтобы украсть у меня отцовское наследие и невесту. Получай! Теперь убирайся, пока я не замарал своей честной солдатской руки убийством такой жалкой твари.
Гью, весь багровый, задыхаясь, едва дошел до ближайшего кресла и повалился в него, приказав слугам схватить и связать разбойника. Слуги медлили. Один из них сказал:
— Он вооружен, сэр Гью, а мы безоружны.
— Вооружен? Так что же! Он один, а вас много. Говорят вам, вяжите его!
Но Майлс посоветовал им быть осторожнее.
— Вы меня знаете: я какой был, такой и остался. Попробуйте только ко мне подойти!
Эти слова не прибавили храбрости слугам. Они попятились.
— Убирайтесь, трусы! Вооружитесь и охраняйте все выходы, покуда я пошлю кого-нибудь за стражей, — сказал Гью.
На пороге он обернулся к Майлсу и добавил:
— А вам советую не ухудшать своего положения бесполезными попытками к бегству.
— Бегство? Пусть это тебя не беспокоит. Майлс Гендон — хозяин в Гендонском замке и во всех его угодьях. Он здесь останется, не сомневайся!
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ
Не признан.
Король посидел немного, подумал, потом посмотрел на Майлса и сказал:
— Странно, чрезвычайно странно! Не понимаю, что это значит.
— Нисколько не странно, государь! Я его знаю, от него другого и ждать нельзя, — он был негодяем со дня рождения.
— О, я говорю не о нем, сэр Майлс!
— Не о нем? Так о чем же? Что тут странного?
— Что короля до сих пор не хватились…
— Как? Что такое? Я тебя не понимаю.
— Не понимаешь? Разве не кажется тебе удивительным, что по всей стране не рыщут гонцы, разыскивая меня, и не видно нигде объявлений с описанием моей особы? Разве можно не волноваться и не скорбеть, зная, что глава государства пропал бесследно? что я скрылся и исчез?
— Совершенно верно, мой король. Я позабыл об этом.
Гендон вздохнул и пробормотал про себя:
«Бедный помешанный! он все еще поглощен своей трогательной мечтой».
— Но у меня есть план, который поможет нам обоим восстановить права. Я напишу бумагу на трех языках: по-латыни, по-гречески, по-английски, — а ты завтра утром скачи в Лондон! Не отдавай никому, кроме моего дяди, лорда Гертфорда; когда он увидит ее, он сразу узнает, что это писал я. Он пришлет за мною.
— Не лучше ли нам будет, мой принц, подождать здесь, пока я докажу свои права и вступлю во владение своими поместьями? Мне тогда будет гораздо удобнее…
Король властно перебил его:
— Молчи! Что такое твои ничтожные поместья и твои жалкие интересы, когда дело идет о благе нации и неприкосновенности престола!
И прибавил уже мягче, как бы сожалея о своей суровости:
— Повинуйся мне без боязни! Я восстановлю тебя в твоих правах. Я возвращу тебе все, что у тебя было, и даже увеличу твои владения. Я припомню твои услуги и вознагражу тебя.
С этими словами он взял перо и принялся за работу. Гендон с любовью смотрел на него, говоря себе:
«Будь здесь темно, я мог бы подумать, что со мною, действительно, говорит король; когда он разгневан, он мечет громы и молнии, словно настоящий король. Где он этому научился? Вон он там царапает бессмысленные каракули, воображая, что это латинские и греческие слова! Если только мне не удастся придумать какую-нибудь хитрость, чтобы отвлечь его, мне придется завтра притвориться, будто я отправляюсь в путь исполнить его нелепое поручение».
Через минуту мысли сэра Майлса уже вернулись к недавним событиям. Он был так поглощен своими думами, что когда король подал ему исписанную бумагу, он взял ее и машинально положил в карман.
— Как она удивительно странно вела себя! — бормотал он. — Она как будто узнала меня, а может быть и не узнала. Я понимаю, что одно противоречит другому; я не могу примирить этих мыслей и в то же время не могу отогнать их; где же правда? Казалось бы, все так просто: она должна была узнать мое лицо, мою осанку, мой голос, — могло ли быть иначе? — а между тем она сказала, что не узнает меня, — значит, она в самом деле меня не узнала, потому что она не умеет лгать. Постой, я, кажется, начинаю понимать. Она действовала по принуждению! Загадка разгадана. Она казалась полумертвой от страха, — ну, конечно, она действовала по его принуждению. Я ее отыщу. Я найду ее: теперь, когда его нет, она ничего не утаит от меня. Она припомнит былые времена, когда мы вместе играли детьми; это смягчит ее сердце, и она не станет больше лукавить, она во всем признается мне. В ней нет вероломства, она всегда была честна и правдива. В те дни она любила меня. Это служит мне порукой; она не обманет того, кого любила.
